Подобранное

Сменить спецназ на ополчение
решила облачная власть.
Зима у нас, при всём почтении,
не удалась.

Ни зимней сказки, ни диковины,
ни хруста топтанной тропы.
Покрышки были ошипованы -
тю-тю шипы.

А как в прогноз с надеждой пялились,
что будет минимум пройдён,
и увенчает апокалипсис
армагеддон.

Что, недовольны перемирием?
Не то катило нам в глаза?
Да нет, мы только констатируем,
но в целом - за.

***

что помнилось мучительно неточно,
забылось, отпустило на покой,
и музыка, плутавшая межстрочно,
сама теперь становится строкой.

привычный перебег чернильных линий,
особых мест необщая верста -
всё это заволакивает иней,
сводя в переплетение холста.

но в этой серой, бессловесной вате,
застыв по-детски с приоткрытым ртом,
быть может не печалиться давайте,
а забывать об этом и о том.

и фонари, юродивые братья,
ослепшие от снега, побрели
уже наощупь, бугорками брайля,
наколотыми им из-под земли.

На трамвайной остановке -
бывшая "Табачка" -
шевелит на морде бровки
некая собачка.

Тянет нос, наводит уши,
то вперед глазея,
то тревожно повернувши
в сторону музея.

Подойдет трамвай "шестерка",
или же "двадцатка" -
внутрь заглядывает зорко,
как бы для порядка.

Впрочем, дела до народа
ей как до Китая.
Такова её порода -
самозанята́я.

Просто куришь сигарету,
поднося ко рту рукой,
а потом на эту ренту
можно жить часок-другой.

Приоткрыта дверь балкона,
заползают сквозняки,
но душа твоя спокойна,
если тёплые носки.

Под рукою подлокотник,
на коленях теплый плед,
теплый дым и теплый котик,
на ладони целый свет.

Целый мир как на ладони,
вся планета, все дела
на озоне-амазоне,
и авито, и юла.

Просто водишь белым пальцем,
просто тычешь всё подряд,
а с платформы “Si vis pacem -
para bellum” говорят.

Двоеточие и скобка.
Бытовое волшебство:
у тебя под пальцем кнопка,
раз - и нету ничего.

***

Безлюдье белой ниткой шито,
и только выйди за порог,
фонарь унылый волокита
потянет тени из-под ног.

Затейник старый всполошится
вослед, пока не осенит,
что снова сослепу ошибся,
и до рассвета загрустит.

Пока в ночи не отзвучала
фермата зимней тишины,
четыре дремлющих квартала
шаги считают до весны.

И эта вечная планида
чешуек тающей слюды -
и обнаруживать для вида
и припорашивать следы

В окне вытягивает шею
какой-то детский человек
и до утра, уснуть не смея,
запоминает этот снег.

***

В окне не минус даже, плЮс два.
Не позволял себе февраль
давно подобного распутства.
Авек плезир, мон женераль:

у нас Париж, в столице - Ницца,
а Пастернак - Аполлинер.
Давно пора нам измениться,
не в части чувств, так хоть манер.

Погода многих изменила,
ломая правила игры,
и горько плакали чернила
и хохотали топоры.

Смешалось всё на свете этом
для неокрепшего ума,
и за которым зимним летом
приходит летняя зима.

Вскормив сперва, простите, титей,
природа-мать дурачит нас!
Вот так и тянет отомстить ей
за когнитивный диссонанс.

И рубят фишку чудотворцы,
не чуя под собою сук,
и не слышны им разговорцы
из академии наук.

Зря упреждали их Капица,
гадалка, бабка и шаман
не пить верлибра из копытца
и не чесать анжамбеман.

Заел и мой медвежий тумблер:
зимой я так и не уснул.
Права девица Грета Тунберг -
берсерк, и тот бы психанул.

Наука личностного зодчества
и коммунальных платежей
склоняет выбрать одиночество
с формулировкой посвежей.

В постановление собрания
соседних спутников земли
внести, что мера хоть и крайняя -
как говорится, чем могли.

Иди к себе, такой расстроенный,
отреставрируй внешний вид
хотя бы в стиле малой родины,
и всё нормально, без обид.

И поплыву я серым лебедем,
чтоб почаёвничать и лечь,
лукаво скрыв за детским лепетом
давно слагаемую речь.

Панно из соломки с китайским драконом.
Он медлит, покуда фитиль не задут.
Давай пошуршим запасенным попкорном,
покуда финальные титры идут.

Мы вдруг оказались с тобой в этом зале:
глубокие кресла, пустые ряды,
ни тонких царапин на старом гризайле,
ни всё заслонивших голов впереди.

А раньше на утренний десять копеек,
потом по дворам разнести, доиграть.
В сугробы и лужи, в тальник и репейник
сходилась на бой деревянная рать.

Пока поклонялись счастливому детству,
и близко не чая подобных удобств,
придумали их в гаражах по соседству
всевидящий Гейтс и неистовый Джобс.

И позже пришедшее время идиллий,
бессмертных надежд и безумных пари
как морок сошло, и плотней облепили
свой глиняный шар со свечою внутри.

Нальется вино в наши старые мехи,
а в новые вехи - былое кино.
И вновь колыхнется в невидимом смехе
китайский дракон на настенном панно.

Островок неотопленной дачи -
тянет по полу, в щели сквозит.
Надеваю шкарпетки собачьи,
среднерусской зимы реквизит.

В этот дачный поселок учёных,
где полвека почти ни души,
шёл я зимником в валенках черных,
чёрным путником в белой глуши.

Чтобы тенью по стенам красиво
беспокойный бродил карагёз,
я для лампы привёз керосина
и поленья для печки принёс.

Отогреть эти старые стены
в отложениях жизни былой.
Слой не толстый, пожалуй, толстенный,
отжитого столетия слой.

Чтобы ожили в рамах картины -
литографии, скромный багет,
но по-прежнему репродуктивны,
если правильно выставить свет.

Вот и смотрит на «Танец» Матисса,
на медведицу и медвежат
из подполья зашедшая крыса,
и усы удивленно дрожат.

В окнах свет не горит ни в одном,
а всего-то час ночи.
До утра забывается сном
бытовой тамагочи.

Доостынет в пустыне стола
недовыпитый кофе,
и придется терпеть до светла
мировой катастрофе.

Никого, только лунный пятак,
да в окне амариллис.
Будто нет нас, но это не так -
просто мы затаились.

Инспектируя наши дома,
по уму и здоровью
допускает наставница-тьма
до занятий любовью.

И опять от звонка до звонка
продолжает планета
потихоньку валять дурака
и темнить до рассвета.

Без конца доживают миры
до нажатия кнопки,
как и сам я, остаток игры
из бетонной коробки.

Беспроторица, ано докамест идоша.
Нагрузили в дорогу немеряно сил,
да у новых ботинок отстала подошва:
не на шутку обидно - едва разносил.

Вездеходы картонные, брак по расчету.
Лучше дратва, кирза и свиная мездра,
не хотят, да идут и дойдут они к черту -
им туда и дорога, судьба и пора.

Адресов проживания липкая лента,
затяжное ненастье с апреля по март.
Капля мёда, по банке ползущая с лета,
и в углу подоконника мертвый комар.

Никому не приснятся разбитые ноги,
запах снега и дыма, коня и овчин.
И за ними придут непечатные боги,
или дух молчаливых бродячих мужчин.

***

В ноябре ни добра нет, ни худа,
лишь один непреложный закон:
правит небом пернатая хунта
голубей, воробьев и ворон.

Их мамаша - бесснежная стужа,
и короткий у них разговор.
Щёлкни клювом, приятель, и тут же
воплотится непойманный вор.

Пять сердечных ударов в секунду,
тонкий коготь, булавочный глаз.
Записаться бы поползнем в хунту:
по таким холодам - в самый раз.

***

городские прогалины голой земли
заратустра велит обходить стороной
выбиваются в боги не все короли
даже если старательно ходят войной

и здоров если пользует город-сатрап
только свежий асфальт дважды в год до еды
и посадка деревьев и стриженных трав
укрепляет традицию малой нужды

чтоб она невозбранно катила шаром
чтоб играл представление город-артист
а возможной беды на ботинке сыром
только павший с вершин исполнительный лист

Октябрь. Надеть пальто и кепку.
Здоровья нет на менингит.
Придать лица сырому слепку
поверхностно приличный вид

для той, шагающей навстречу,
в оправе теплого платка.
Не оглянувшись, вскользь замечу:
октябрь, теперь - наверняка.

***

о ком бы из них ни подумал тефаль
о тех кому нечем и незачем крыть
кто каждое утро закатан в асфальт
но всё демонстрирует грузную прыть

не стираны крылья не глажен скафандр
он сам себе космос в песчинках планет
всегда для слагания утренних мантр
ему безвоздушный открыт интернет

и здесь наконец-то ни с этим ни с тем
а только с собой переходит на "мы"
ни крыши ни тверди ни видимых стен
ни верха ни низа ни света ни тьмы

один восходящий безадресный чат
текущей воды чтобы в ступе толочь
осталось немного и можно начать
откладывать мелочь на белую ночь